Достойный человек не может не обладать широтой познаний и твердостью духа. Его ноша тяжела, а путь его долог. Человечность — вот ноша, которую несет он: разве она тяжела? Только смерть завершает его путь: разве он долог?
- Конфуций
Прежде смерти не должно умирать.
- Народная мудрость
В Абвере он дослужился до капитана
Из огня да в полымя
- Мне крупно не повезло в том, – досадовал Александр Иванович, – что моя работа разведчиком началась как раз в тот момент, когда было создано Главное управление контрразведки – Смерш. И как это обычно бывает при создании чего-то нового, поначалу там были собраны не самые компетентные люди. Когда разрабатывалась операция по внедрению меня в школу «Сатурн», было допущено очень много ошибок. Об этом даже в «Истории Великой Отечественной войны» написано.
Александр Иванович достал пухлый том, открыл заложенное место и прочитал:
«Сотрудники госбезопасности проникли в немецкий разведывательный орган «Обер-командер-103», осуществлявший подрывную работу на Московском направлении, и добыли данные на 127 агентов германской разведки, переброшенных в наш тыл. Следует отметить, что в работе органов госбезопасности в тылу противника имелось и много серьезных недостатков. Работа эта была начата с большим опозданием и развернулась только в 1943 году. В ряде случаев она организовалась наспех и не давала должных результатов».
- Что касается непосредственно моей операции, – продолжал Александр Иванович, - то, во-первых, не была отработана связь. Я быстро вошел в доверие к руководству школы, имел уйму нужной Центру информации, но долгое время не имел возможности передавать ее. Была договоренность, что забросят еще одного разведчика – Бориса, и он меня найдет, подойдет и назовет пароль. Все как-то очень не профессионально, по-книжному. Как будто в детской игре. Конечно, связного я не дождался. Пришлось перевербовать агентов, отчаянно рисковать, ставить под срыв всю операцию, передавать с ними разведданные. И еще одно важное упущение – не были предусмотрены мои действия на случай пленения союзными войсками. А это как раз и произошло. Школа отходила все время на запад, и в Бисмарке американцы неожиданно настигли ее. Сначала я переоделся в гражданскую одежду, но, выйдя на улицу, был узнан знакомым поляком. Еле уговорил его не выдавать, что я немецкий разведчик. После этого я опять переоделся в военную форму, уничтожил все документы, награды, оружие и сдался в плен американцам. Они меня отвезли в Бельгию в лагерь немецких военнопленных, затем во Францию. Война приближалась к концу, а я не знал, что мне делать. Сказать американцам, что я советский разведчик – не имел права без санкции. Если бы операция была хорошо продумана, я бы, конечно, не попал в такую ситуацию.
В конце концов, я придумал себе легенду, и рассказал ее коменданту лагеря. Суть ее в том, что я советский разведчик, месяц тому назад в составе группы из трех человек в немецкой форме, с немецкими документами был выброшен на западный берег реки Одер с целью восстановления оборонительной системы, но в связи с наступлением наших и отступлением немцев, мы потеряли друг друга. Я попросил американца предоставить мне возможность встречи с моим командованием. Он обрадовался, что видит союзника, сказал, что немедленно свяжется с командованием. Примерно через неделю меня отвезли в Париж и передали в нашу военную миссию. Я попросил начальника военной миссии генерал-майора Драгуна сообщить в Москву, что «Байкал-60» (это был мой позывной) находится у него. Вскоре из Москвы прилетел человек с Лубянки и забрал меня в Москву.
После того, как я написал отчет о проделанной у немцев работе, встал вопрос: что же со мной делать дальше? В конце концов, не только в органах, но и в армии оставить меня командование категорически запретило. Видимо, возникло ни на чем не основанное подозрение в том, что я мог быть перевербован американской разведкой. Глупо. До сих пор часто думаю о том, что если бы меня оставили работать в разведке, то я бы мог стать разведчиком экстракласса. Ведь три года в немецком тылу дали мне бесценный опыт агентурной работы. Но вместо этого я был отправлен на все четыре стороны с записью в личном деле о том, что пробыл три года в немецком плену.
Родителей у меня не было, родственников тоже. Не было никого, на кого можно было бы опереться хотя бы первое время.
Зима, февраль месяц, приезжаю я на родину в Александровск. Ни кола, ни двора, на работу не принимают. Состояние такое, то если бы был пистолет – застрелился бы, по-другому не хотел уходить из жизни. Еле удалось устроиться помощником лесничего. А тут военком начал бдительность проявлять: как, мол, так - ты три года был в плену, а уволен в 1946 году с должности помначштаба полка, который был расформирован еще в 1941 году? Пришлось коротко рассказать военкому, кем я был на самом деле. А вокруг меня, как я теперь понимаю, агенты госбезопасности все время крутились. Дошел до них этот разговор.
В конце мая 1949 меня вызвали в Москву. Я обрадовался, думал – восстановят, но меня там арестовали. Полтора года шло следствие. Постановлением особого совещания (судей своих я не видел) был приговорен к трем годам за разглашение сведений, не подлежащих огласке, то есть за то, что я рассказал военкому о своей разведывательной странице в судьбе.
Из документов, которые мы «проштудировали» вместе с Козловым, меня больше всего поразил один. В постановлении на арест и обыск от 1 июня 1949 года говорится: «Будучи начальником учебной части «Сатурна», в своих лекциях Козлов высказывал антисоветские суждения». Оказывается, и там советскому агенту под псевдонимом «Байкал-60» надо было вести пропаганду коммунистического образа жизни. Потрясающая логика!
- Отвезли меня в Казахстан,- продолжил рассказ Козлов, - где я провел оставшиеся полтора года заключения. Работал в основном на строительстве водохранилища.