Достойный человек не может не обладать широтой познаний и твердостью духа. Его ноша тяжела, а путь его долог. Человечность — вот ноша, которую несет он: разве она тяжела? Только смерть завершает его путь: разве он долог?
- Конфуций
Прежде смерти не должно умирать.
- Народная мудрость
Связник полковника Абеля
Полковник Службы внешней разведки Юрий Сергеевич Соколов был связным легендарного Абеля. Кажется, когда мы встретились в середине 90 х, он оставался последним из тех, кто работал с символом нашей разведки не в московских кабинетах Ясенева и Лубянки, а рисковал на поле тогдашнего ГП, главного противника, - в Штатах. Его фамилия известна лишь в узком кругу коллег.
Соколов словно исчез, растворился в зоне повышенной секретности, где людей знают лишь по оперативным кличкам. Во времена Абеля он звался Клодом. Каюсь, но и я, долгие годы пытавшийся разобраться в хитросплетениях советской атомной разведки, внес постыдную лепту в эту покрытую мраком историю. В одной из статей публично "похоронил" Соколова-Клода.
Юрий Сергеевич сам позвонил, представился, принял мои запоздалые извинения, и мы познакомились. Знаете, что поражает в людях той, к сожалению, уходящей, а если откровенно, то полностью ушедшей когорты? Они, будто на подбор, интеллигентны и скромны. Не совсем уверены, что уже можно рассказывать, а чего никогда нельзя. И весьма не богаты. Офицерская пенсия плюс крошечные блага, никаких сбережений. Но при этом гордость за свою профессию - не выставляемая напоказ, однако весьма заметная.
К Соколову и его супруге я ездил на самый край Москвы. Он шутил: "Как увидите последний дом в конце улицы - мой". Из окна были видны подмосковные леса. Иногда выходили на балкон. Он любил вздохнуть полной грудью. Тяжело заболел, но сумел победить даже инсульт. Вернулся на работу. Готовил юную поросль последователей - своих и Абеля. Потому не рискну назвать конкретное место его работы, которое именовалось весьма специфически.
Натура тонкая, отличный рассказчик, из которого не нужно вытягивать детали клещами, Соколов немало писал. Показывал мне свои стихи, всегда посвященные коллегам. Где то в архивах Службы внешней разведки есть и его, не решаюсь назвать написанное книгами, откровенные воспоминания. К сожалению, полковник сознавал: все это для сугубо служебного пользования, тут ничего и никогда не рассекретить.
Уж сколько лет, как ушел, а вспоминаю его все чаще. Может, потому что не удалось рассказать о Соколове всего, что знал.
- Юрий Сергеевич, сколько лет вы проработали в США?
- С 1947 по 1952 й. У меня был дипломатический ранг - третий секретарь. Сначала консульство, потом перевели в представительство при ООН. Столько годков - и без всяких отпусков.
- Напряг наверняка огромный. Теперь так, по моему, не бывает - дают передохнуть.
- Да, сегодня это кажется невероятным. Но тогда было так. Оглядываясь назад, анализируя прошлое, чувствую удовлетворение. И не сочтите за нескромность, полное. Пусть огромное напряжение, риск, но результаты давали радость, уверенность.
- У вас были ценные источники информации?
- Серьезнейшие. Достаточно много интересных людей, от которых я получал материалы по тому же атому. А когда и наши взорвали свою бомбу, интерес все равно не угас: дело совершенствовалось, ученые двигались уже к бомбе водородной, возникал трудный вопрос о средствах доставки оружия массового поражения.
- Откуда вы брали агентов? Вербовали? Кем были эти люди? Где находятся сейчас?
- Они мне достались от предшественников. А кем они были и есть сегодня, говорить не буду. Меньше всего наши помощники нуждаются в газетной славе.
- Ну, Юрий Сергеевич, ведь столько лет прошло…
- Хорошо. Например, в Штатах я работал с Моррисом и Лоной Коэн. Имена в нашем мире известные.
- Да, это одна из самых прославленных семейных шпионских пар.
- Слово "шпион" здесь грубо и неуместно.
- Простите. Моррис и Лона добыли для СССР чертежи атомной бомбы.
- В США меня как раз и отправили, чтобы восстановить связь с ними. Встретились, познакомились, подружились. С ними мы оставались друзьями до конца.
- А с Абелем? Как получилось, что пришлось работать и с ним? Ведь вы трудились в посольстве.
- Сначала в ООН.
- Все равно легально. Но он то был нелегал. Рассказывают, что контакты между разведчиками, действующими под официальной крышей, и нелегалами запрещены.
- Вы правильно осведомлены. Я в США, да и после, всегда был в легальной резидентуре. Но надо было срочно налаживать связь с Абелем. Требовали, чтобы информация передавалась быстро. И вот отыскались мои молодые крепкие плечи.
- Ничего похожего в вашей жизни не было?
- Как вам сказать… Все же определенный опыт имелся. Вспоминаю начало 1945 го, Ялтинскую конференцию. Послали туда меня, юного оперативного работника, под прикрытием Министерства иностранных дел. Сначала в пресс-службу, а затем быстренько в протокольный отдел. В Крыму в определенной степени решалась судьба мира, и мы это в полной мере понимали, ощущали. Считали себя сопричастными. Не буду вас мистифицировать: на конференции, проходившей в Ялте, не пришлось побывать ни разу. Работал я, как мы говорим, на объекте Воронцовский замок. То есть в резиденции премьер-министра Великобритании Уинстона Черчилля. Там имел возможность встречаться с самыми различными людьми, наблюдать их. Понятно, больше и чаще всего общался с англичанами. Хотя и с американцами - тоже.
- И с самим Черчиллем?
- Да, с самим. Такая была работа в "протоколе", что встречался с ним каждый день. Он ежедневно проходил мимо меня. Моего стола, стоявшего при входе во дворец, ему было никак не миновать. Иногда обращался с просьбами - формулировал их точно, коротко, исключительно сжато. Занят - страшно, весь в делах, но никогда не забывал обратиться с приветствием: "Как, молодой человек, себя чувствуете? Как дела?".
- Ей-богу, не вяжется с образом грозного премьера, вскоре произнесшего речь в Фултоне, которая, как у нас считают, и положила начало холодной войне.
- Но из Алупки, из Воронцовского дворца, до Фултона было еще далеко. Однажды Черчилль вдруг завел какой то общий разговор - о конференции, о погоде, о молодых людях типа меня, знающих английский. Остановился около нас, куря сигару. Слышать, признаюсь, было лестно, особенно о молодых, на английском говорящих. Знаете, тогда я по одному его виду мог судить, как проходит конференция и доволен ли ею премьер. Бывало, возвращался с заседаний хмурый, походка быстрая, кивок холодный. Для нас даже непривычно. Проходил как то сгорбившись к себе в апартаменты. Но чаще - в хорошем настроении, чувствовал, значит, Черчилль, а заодно и я: на конференции все нормально.
- Правда, что постоянно курил сигару?
- Да, точно. Не все время, но частенько. А когда приезжал в хорошем настроении, то изо рта ее не вынимал. И во дворец входил с сигарой, как правило, только начатой. Один раз оставил сигару у меня в пепельнице. Наверное, привык это делать. По-моему, это ценилось окружающими - такой сувенир подхватывался мгновенно.
- Хранится в вашей коллекции?
- Должен признаться, что сигару я взял, долгие годы хранил дома. Но потом столько поездок, переездов. Не дожила до наших дней.
- В окружении Черчилля догадывались, что вы не совсем из "протокола"?
- Нет, конечно.
- Ходили без формы?
- Какая форма, господь с вами. За всю жизнь одевал несколько раз, когда фотографировался на удостоверения в связи с повышениями в звании. На конференции мне приходилось встречать и провожать некоторых высокопоставленных людей из английской делегации. Однажды вез во дворец дочь Черчилля Сару. Она была любознательная, всем интересовалась, спрашивала. Были мы неплохо подкованы, отвечали на все вопросы, и я удостоился комплимента от дочки премьера. Она мне запомнилась миловидной дамой, приятной в общении. И фанаберии никакой. А когда ехал встречать, немножко волновался. Но знаете, мы были готовы тут же всем гостям помочь, быстренько все устроить. Настоящей оперативной работы практически никакой не было - у меня уж точно. Но плотное общение, контакт, обеспечение безопасности - стопроцентное. Ялта - это не Тегеран 1943 го, когда на руководителей держав-союзниц немцы пытались устроить покушение. Но вдруг и в Крыму чего - диверсанты какие, недобитки, оставленные немцами, или просто неосторожность, разгильдяйство. Мы были начеку.