Достойный человек не может не обладать широтой познаний и твердостью духа. Его ноша тяжела, а путь его долог. Человечность — вот ноша, которую несет он: разве она тяжела? Только смерть завершает его путь: разве он долог?
- Конфуций
Прежде смерти не должно умирать.
- Народная мудрость
Я не палач и не хочу им быть
Я шел по лесной тропинке с автоматом в руках, позади немцев-пленников и как наваждение в голове возникал военрук школы - старый вояка, научивший нас и драться и стрелять с винтовки. Он всегда любил повторять нам: «Запомните, хлопцы, что перед тобой немец с толстой рожей, он зажрался украинского сала, а ты худой, но русский патриот! Ты должен его убить, иначе он убьет тебя!»
Задержанные гитлеровцы вернули меня из страны грез: передо мной шел рыдающий по-детски парнишка с пожилым мужчиной, который и мог-то разводить руками и качал головой от безысходности в ожидании смерти.
В какой-то момент старый немец остановился и начал что-то лопотать на ломанном русском вперемешку с немецким. Знания вражеского языка, полученные за годы войны, помогли мне понять смысл его слов. Он не хотел воевать, потому и бежал, мужчина пытался рассказать мне о больной матери и жене ждавших его в маленьком городке в 10 километрах от аэродрома. И все время показывал свои рабочие руки покрытые мозолями. Я слушал его, но автомат держал на прицеле.
Я смотрел на его руки и понимал, что немец - человек рабочий, он не вояка!
И опять в моей памяти всплыла родная деревня, школьные уроки, старый вояка, его рассказы о гражданской войне во время Колчаковщины.
Ситуация, в которой я оказался, напомнила мне историю, рассказанную школьным военруком. В те годы он командовал небольшим партизанским отрядом. В 19-ом году по наводке предателя его отряд окружили белые и все попали в плен. Офицер - колчаковец в полковничьем чине приказал построить пленных партизан в одну шеренгу и вытянуть вперед руки ладонями вверх. Всех пленных он поделил на три группы: интеллигенцию, рабочих и крестьян. Интеллигентов приказал публично повесить на площади, рабочих - расстрелять в лесу, а крестьян - отпустить и накормить.
Интеллигентов не связанными заперли в сарае и к утру, с помощью железного прута, они сделали подкоп и бежали.
Военком сказал нам тогда, что рабочих и интеллигентов переделать уже нельзя, а вот на крестьян можно повлиять.
Я смотрел на стоящих передо мной фашистов и чувствовал себя колчаковцем, в чьих руках была и жизнь, и смерть пленников.
«Эти двое не представляют никакой опасности. - думал я про себя. Уж очень жалкий у них вид! Война подходит к концу, мы - победители! Расстрел военнопленных - это просто расправа, но с другой стороны, у меня приказ командира! А по уставу приказ начальника - это закон! Мой начальник старше и по возрасту, и по званию, и по должности. Да и знает он намного больше меня! Если отпущу, что скажу начальнику штаба?! Но почему майор строго настрого запретил мне кому-либо говорить о данном мне указании?! Значит так надо! Почему такая тайна?! А может майор не прав?!»
В моей голове поселились сомнения в справедливости расстрела немцев. «Я не палач и не хочу им быть!» - твердило мне мое сознание.
Я смотрел в беззащитные глаза немцев и вспомнил и отца, и мать, и сестер, и любимую невесту Валю, которая ждала меня с фронта.
«Как я объясню им, что убивал безоружных и беззащитных?! Это война! Она все спишет! Они нас! А мы их! Кто кого!!!» - в уме рассуждал я. «Нет, нет, нет! Так нельзя поступать!» - назойливо твердила мне совесть.
Я вспомнил пушкинские слова: «Да жалок тот, в ком совесть не чиста!» Как поступить?!..
Я посмотрел на зеленую листву деревьев и сказал пленникам, чтобы через лес шли домой. Они стояли и смотрели на меня растерянными глазами, не понимая как поступить. Я громко крикнул: «Шнель, шнель!» Они быстрыми шагами пошли прочь, иногда оглядываясь назад, и побежали. Я поднял автомат и дал две очереди поверх голов.
Через пару дней встретился с майором Засенко. Он спросил, выполнил ли я задание. Но в ответ я только опустил глаза и сказал: «Я отпустил их!» Майор не отругал, не наказал, а только крепко пожал мне руку. Только спустя время я узнал, что во время войны у майора погибли его беззащитные родители, жена и сын!
Воцарившуюся тишину нарушил вопрос молодого сотрудника:
- Павел Лукич, а как вы могли ослушаться командира? Вот если бы вы попали в плен к немцам, скажем, под Москвой и их командир дал бы распоряжение вас расстрелять, то вряд ли бы сейчас вы стояли перед нами!
Ветеран кивнул головой в знак согласия и добавил:
- Я не фашист, я русский человек! Сибиряк, воспитанный в Советской стране! Уважение к человеку труда я впитал с молоком матери. Признаюсь, что если бы я был уверен, что пожилой немец, не тот за кого себя выдает, то расстрелял бы! А что касается мальчишки, то с детьми я не воевал! У него еще будет время одуматься и многое понять и осмыслить!